Я выбрал Вас - Виктор Брусницин

Я выбрал Вас

Виктор Брусницин

© Виктор Брусницин, 2014

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Часть первая

Иные, конечно, не помнят, а существовал воплощенный Жаном Маре персонаж – Фантомас. Шороху гражданин в нации наделал немало, что же вы хотите относительно восприимчивого юного населения.

Танюха Митина, рыжая конопатая бестия, свои десять лет всецело отдала деревне и принадлежала к породе особей, скажем так, с широким диапазоном начинаний. Цивилизация тогда веси не обходила и сельчан героем не обездолила. Словом, было предпринято совещание с закадычной подружкой Светкой и на крепком и белейшем, добытом особыми ухищрениями ватмане каллиграфически случилось выгравировано: «Мне нужен труп, я выбрал вас. До скорой встречи. Фантомас». Уведомления тайным методом доставили до надлежащих адресатов.

Возьмите деревню. Мечтательный народ (зимы, делать нечего), нередким числом пьющий (мечтается под это дело исключительно), стало быть, воинственный как минимум в половых плоскостях и, значится, чующий за собой проступки. На другой же день у Марьи Петровны, учительницы по русскому, что намедни посулила Танюшке пониженный результат в четверти, имела место рассеянность. Впрочем, учиха периодически вперялась в подопечных, скулы обострялись и зубы принимались кусать нижнюю губу.

На перемене Танюшка горячо шептала в ухо Светке:

– А!? Ты видела, как свалялась! У, невзгодина, доскется еще у меня.

К вечеру в сельпо – лобное место – посмеивались относительно депеш. Сколько их произошло, точно не знали, предъявлены обществу случились две. Сенька Ухо (он недавно навалял старшему Светкиному брату), тридцатилетний конюх, пропеченная пьянь, приверженец трехэтажной и кулачной аргументации, маниакальный фрондер (ему принадлежал знаменитый форс: «Ты мне, блефуска, палец в рот класть остерегись – обкорнаю мгновенно»), обладатель поразительной рыбацкой удачливости и многих еще забубенных особенностей поведения – чистый ангел, словом. Единица кичился документом, гордо покачиваясь и доказывая, что он бы сыграл не хуже Жана Маре, а если насчет Милен Демонжо (артистка на роли подружки главного героя), всякие там «о-ля-ля» у нас не проходят, а делается так. Сеня вытягивал руку с растопыренными пальцами, с силой скрючивал их и затем выворачивал кулак, утверждая: «И на калкалыгу… и привет, Маруся». Бабы кисло смеялись, тряся бюстами, и презрительно отворачивались.

Второй потерпевшей произошла рослая продавщица Нюся (не дала Танюхиной маме вперед товар, за что та звонко получила от папы Миши по «рундуку», «корме» и так далее – длинный перечень обозначения бывшим моряком зада). Тут было тоньше. Нюська поносила матом Колю-Васю, хахаля и по совместительству механизатора, которого якобы турнула пару месяцев назад (всем было известно, что Коля слинял сам, не выдержав взгального характера местной знаменитости), настаивая, что эти гнусные происки – дурацкая месть бесславного ухажера. Здесь реакция всякой вновь подошедшей покупательницы была практически одинакова: оная изготовляла сочувствующую улыбку, а дальше начинала бегать глазами. Вне же досягаемости ушей Нюси все сходились на том (полушепотом), что список инициаторов пакости имел внушительный потенциал. Сенькин прецедент в расчет не брали: так, очи запорошить.

Занимательно, что ни один посетитель не заподозрил детской шалости – Танюшка со Светкой (первая по преимуществу) разжились возмущением. Даже мама, которой было рассказано о магазинных новостях, причем с настырным прищуром, обрадовалась каверзе и неотличимо от народа предложила свой кадастр заинтересованных, но и мимолетно не выразила подозрения в творческих наклонностях дочери. Самолюбие той искрило.

Соответствующий ход имел такой образ. Двум персонажам – Маше Боковой, местной красавице (причина? – а вот так, нечего нос задирать, выбражуля, понимаешь, номер пять) и Егору Ершову, красивому же, однако мало проникнутому этим обстоятельством убежденному конюху (исключительно, выходит, из удобства доставки) – были переправлены карточки следующего содержания: «Явись в позоре, пробил час – ты будешь первой (ым). Фантомас». Однако уже на другой день события приняли тот характер, когда предпринимательство становится весьма чреватым.

Сеню обнаружили мертвым. Он захлебнулся, извините, в собственной блевотине. Ну, с кем не бывает – а Сене-то и помочиться в общественном месте, что сморкнуться. Милиция даже особенных исследований не производила – все было ясней неба. И только когда представители органов, упаковав преставившегося, исчезли за поворотом – народишко, понятно, не особенно спешил разойтись – кто-то вспомнил о Фантомасе. Надо взять, воспоминание нашло горячий отклик, толпа, начавшаяся было разряжаться, дружно сомкнулась и гвалт приобрел отчетливые децибелы.

– А может верно, с запиской-то – совсем не шутка? – выразился кто-то непосредственно.

– Подь ты к чомору, – предложил иной.

– Все-таки Сеня пусть непутный был, а пел отменно. Да и навозом широко обеспечивал.

– Ну, печень, положим, он совсем не водкой угробил, а бобы жрал непомерно. Бобы-то не всякому, не в Китае.

– Поживи-ка – еще как сковырнешься.

– Нда, переборщил на этот раз. Отлучился с лица земли капитально.

– А кулаками безобразничал, не отнять.

– Бог дал, бог взял.

– Однако впрямь, каково поживется, таково и отрыгнется. Квит ровнехонько в яблоко.

Некто вспомнил, что на сеансе в пресловутом фильме Ухо громко чихал и сморкался. Другая призналась, что Сеня по бухлу отрицательно отзывался о товарище Фандоре – журналист в фильме – в том смысле, что он таких в армии мочил, как пьяных комаров.

– Иэх, в гробину так, и тяпну же я ноне, ох и встряхнусь! В дрезину! – тоскливо и радостно выразил мнение Егор Ершов, тоже из горьких, стало, верный собутыльник Уха – очередной сливок общества.

Однако настоящую жизнь сходка приобрела после того, как тетя Паня Пивоварова плеснула по варикозным ляжкам равновеликими руками и истерически сообщила:

– Сариса небесная! Да вы записку-то его видели? А я ведь от и до разглядела. В углу-то гумашки сыфра стояла. Девять. С места не сойти.

Все онемели – на дворе стояло девятое сентября. Занимательно, что отнюдь не усомнились в подлинности тети Паниного видения. Притом никто, нечего сказать, толком не разглядывал метку, мало того, никак не могли дословно воспроизвести текст, но все помнили, что речь о сроке шла. Начали на многие лады воспроизводить. Возникло предложение пошмонать по незамысловатой мебели – может, где под клеенкой, как водится, очерк оставлен – однако забылось за репликами. Между прочим, пыркнулась и Танюшка: она довольно зычно пропищала содержание поэмы, за что чувствительно была ущипнута смекалистой Светкой. Слава богу, на потрясающую осведомленность никто внимания не обратил, тем более что история приобрела гораздо кучерявый оборот. Кажется, Степан Данилович, бывший председатель, догадался:

– Дэк это, у Нюськи присутствует факт. Надо-ка сверить.

Народ, было, дружно тронулся, однако угрюмый и, пожалуй, азартный гомон прорезал испуганный возглас:

– Ляксандра, что с тобой?

Все застопорились и устремились взглядами. В сторонке белая как мукомол стояла Варвара Александровна, заведующая почтовым отделением (с год назад топталась интенсивная и пакостливая молва на основании того, что папа Миша превышающее всякое благообразие количество раз заглядывал в избу почтмейстерши), рот ее был уродливо раззявлен, глаза рвались из тела. Толпа замерла в почтительном созерцании. Варвара очнулась, губы плотно сомкнулись и затем потянулись в улыбку из тугой резины, ресницы нервно захлопали и изо рта выпали звуки:

– Да нет, я ничего… опаздываю… домой надо.

Она развернулась и неимоверной походкой отчалила от населения. Красноречие происшедшего превышало любую возможность.

– Вот так номер!.. – озвучил по исчезновению бедолаги историю Юрий Карлович, библиотекарь. И вслед сказанному нахмурился, нечто вспоминая. Оживился. – Однако Варвара кино не смотрела, это я досконально знаю. В городе была, у дочери.

– Буди там и сходила на сеанс, – вякнула тетя Паня.

– Да нет же – обсуждали, – остался неумолимым библиотекарь. И дальше совершил совсем худое – развел руки и молвил вполне от души: – Странный выбор…

Юрия Карловича уважали. Уже потому, что наличествовала немецкая кровь. Бывший агроном, придирчивый к ударениям в словах, он имел обыкновение, сурово глядя исподлобья, вращать мысли, которые неизменно по прошествии срока обретали нужный путь. Вообще крепкий человек; судите сами, не отказывал дать взаймы, и – внимание – ему всегда возвращали. Иначе сказать, воцарилось гробовое молчание. На лбы полезли морщины, глаза покрылись флером, пальцы рук нервничали – народ дружно ударился в статистику собственной безнравственности… Добавьте, еще и Данилович веско булькнул: